Москва 2087 [СИ] - Алла Белолипецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако физическая усталость и душевная растерзанность всё же брали свое. И даже в той адски неудобной позиции, в какой он находился, Петр Иванович ухитрялся несколько раз задремывать. А тряский фургон, в котором его везли, только способствовал этому — укачивал его. Он то засыпал, едва успев смежить веки, то просыпался — и начинал косить глазами в сторону тонированного окошка фургона — повернуть голову в ту сторону он при всем желании не мог. Но окончательно разбудил его какой-то непонятный звук: металлический, протяжный и крайне неприятный. Когда Зуев его услышал, фургон уже не ехал — стоял на месте. То ли прибыл в пункт назначения, то ли водитель дожидался чего-то или кого-то.
Петру Ивановичу показалось, что кто-то медленно поворачивает ворот, на ржавой цепи вытягивая из колодца полное ведро воды. Зуеву такой звук был хорошо знаком, поскольку во дворе своего дома в Егорьевском уезде он, экзотики ради, такой колодец сохранил. И даже не стал его реставрировать — чтобы не пострадала аутентичность объекта. Однако никаких колодцев рядом с фургоном, уж конечно, не было — откуда им было бы взяться в Москве?
Между тем звук не утихал, и от него у Петра Ивановича начали ныть все зубы. Снова скосив глаза, он попытался что-нибудь разглядеть за окошком. Но понял только, что скрипит и визжит нечто, находящееся вблизи от фургона — метрах в трех-четырех справа от него. И Зуев всё еще гадал, чем отвратительный звук является, когда скрип внезапно оборвался. И почти тотчас раздался резкий свист, а за ним — громкий хлопок.
Воображение Петра Ивановича, до этого рисовавшее ему ворот колодца, тут же предложило свою трактовку: этот ворот упустили, так что полное ведро, разматывая цепь, ринулось вниз и тяжело, словно его наполняли камни, плюхнулось в воду.
Впрочем, все эти образы мгновенно перестали волновать бывшего директора зоопарка. Слишком уж напугало его то, что он увидел. Петр Иванович дернулся всем телом и попытался просунуть голову между прутьев клетки-забрала, которую на него надели. Но сделать это ему, конечно же, не удалось; он только лоб себе поцарапал.
Зрелище, представшее его взору в сумерках, было мутноватым: света внутри фургона никто не включал. Но и при таком освещении бывший директор зоопарка увидел достаточно. Никакого ведра никто, конечно же, в колодец не ронял — это открылась, откатившись вбок, дверца фургона. А потом её резко захлопнули.
Струи прохладного воздуха, которые проникли в салон фургона вместе с вошедшим человеком, несли с собой запахи сырости, плесени, застарелой гнили и — машинного масла. Последний аромат был самым слабым, однако отчетливо выделялся из общего «букета». Зуеву показалось даже, что он улавливает также и другой запах: тот, каким веет от ржавого металла, этим самым маслом обильно политого. И почему-то именно это обстоятельство более всего Петра Ивановича ужаснуло. Но более всего ужаснуло другое — то, кем был возникший в салоне человек.
Да, человек — это всегда по умолчанию мужчина. Но визави Петра Ивановича — даже бесформенный рабочий комбинезон этого не скрывал! — был молодой женщиной. Черноволосой, с высокими скулами, не слишком привлекательной — но и отнюдь не дурнушкой. И эти запахи, от которых свербело в носу и в горле — не должна она была их источать. Если только — не занималась прямо перед этим какой-то работой, которая оказалась для неё важнее заботы о собственной чистоте. Работой, из-за которой ей было плевать, что подумает он, Зуев, о мерзкой вони, которую она принесла с собой.
Петр Иванович принялся изо всех сил дергаться внутри того приспособления, куда его поместили, сам толком не зная, чего именно он рассчитывает добиться. Уж точно — освободиться он бы при всем желании не сумел. Железный каркас с ремнями, внутрь которого Петр Иванович попал благодаря родной дочери, являл собой практически стопроцентную копию устройства, в котором обычно удерживали Ганнибала Лектера в памятном отцу и дочери кинофильме.
3
Дамочка, от которой воняло машинным маслом, подошла к стоячей кровати-клетке, к которой пристегнули Зуева, остановилась и приблизила лицо к пленнику. Улыбка, которая при этом на её губах заиграла, Петру Ивановичу крайне не понравилась: была она не чувственной, и даже не алчной, а откровенной хищной. А женщина между тем заговорила с ним — обратилась к нему на чистейшем русском языке. Однако смысл фразы, произнесенной ею, оказался для Зуева столь же темным, как если бы говорила она, к примеру, по-китайски.
— Ну, что, берестовский выкормыш, — всё с той же улыбкой произнесла женщина, — тебе всё ещё нужен источник средств к существованию?
Петр Иванович несколько раз удивленно сморгнул, не решаясь даже уточнить, что именно она имеет в виду?
Но женщина его молчание истолковала по-своему.
— Думаешь, тебе хватило бы на всю жизнь тех поганых денег, которые ты получил за детей? — спросила она. — Да, это была немаленькая сумма. Только эти деньги — больше не твои. А тебе еще предстоит жить какое-то время. Думаю, ты это и сам уже понял.
При последних её словах Петр Иванович испытал такое чувство облегчения, что у него даже слезы на глазах выступили. Однако он слишком долго жил на свете, чтобы доверять каждому услышанному слову. И, хоть страх продолжал колоть иглами его кожу, решил: надо хоть чуть-чуть набить себе цену.
— Послушайте, сударыня, — проговорил он и слегка прокашлялся, — насколько я понимаю, вы хотите что-то мне предложить. Но мы с вами ни о чем пока не договаривались.
Он до чертиков боялся, что эта его фраза приведет женщину в ярость. Однако она вместо этого улыбнулась еще шире. Прямо-таки на акулу стала похожа.
— А собираешься договариваться? — поинтересовалась она почти ласково. — Или, быть может, предпочтешь вернуться туда, где ты куковал еще сегодня утром? Так это мы организуем — в один миг. Только скажи.
— У меня есть деньги, — промямлил Петр Иваеович, уже проклиная себя за то, что ему вздумалось пустится в фанаберии. — Ну, то есть — помимо тех, которые у меня забрали. И если вы объясните мне, в чем дело, мы с вами вполне сможем сотрудничать даже и на безвозмездной основе…
Он умолк
